Изгои - Страница 14

Мне хотелось выкурить еще сигаретку и поглядеть на звезды. Домой нужно было явиться к двенадцати, но мне казалось, времени еще куча.

– И чего я тебе эту бутылку сунул, сам не знаю, – сказал Смешинка, вставая. – У тебя бы рука не поднялась.

– Может, и поднялась бы, – сказал я. – Ты куда?

– Сыграю партейку в бильярд, а то и в покер. Может, напьюсь в сопли. Сам не знаю. До завтра!

Мы с Джонни растянулись на траве и стали глядеть на звезды. Я мерз – ночь выдалась холодная, а я был в одной фуфайке, но на звезды я могу хоть при минусовой температуре глядеть. Я смотрел, как тлеет в темноте сигарета Джонни, и вяло размышлял о том, каково это – очутиться внутри пылающего уголька…

– Это все потому что мы грязеры, – сказал Джонни, и я понял, что он говорит о Черри. – Мы бы ей репутацию испортили.

– Наверное, – ответил я, размышляя, не рассказать ли Джонни то, что она мне про Далласа сказала.

– Блин, вот это кейфовая была машина. «Мустанги» – кейфовые.

– Богатенькие вобы, это точно, – во мне ширилась какая-то нервная горечь.

Нечестно, что у вобов все есть. Мы ничем их не хуже, мы не виноваты в том, что родились грязерами. Я не мог просто с этим смириться, как вот Смешинка, не мог не обращать на это внимания и все равно наслаждаться жизнью, как Газ, не мог ожесточиться настолько, чтоб мне на все это стало наплевать, как Далли, ну или прямо любить вот это все, как Тим Шепард. Я чувствовал, как во мне растет напряжение, и понимал – что-нибудь должно произойти, не то я взорвусь.

– Я так больше не могу, – Джонни высказал то, что я чувствовал. – Я покончу с собой или еще что.

– Не надо, – встревожившись, я вскочил. – Ты не можешь с собой покончить, Джонни.

– Ну, не покончу. Но что-то сделать нужно. Ведь есть где-нибудь на свете место, где нет ни грязеров, ни вобов, где просто люди живут. Обычные, простые люди.

– Не в больших городах, – сказал я и снова лег. – Где-нибудь в деревне…

В деревне… Деревню я любил. Мне хотелось сбежать из города, подальше от суеты. Хотелось лежать под деревом, читать, там, или рисовать, и не ждать, что тебя кто-нибудь подкараулит и набьет морду, не таскать с собой нож, не бояться, что в конце концов женишься на какой-нибудь тупой, бессмысленной девахе. Вот как оно было бы, живи мы за городом, сонно думал я. У меня был бы золотистый терьер, как в детстве, а Газу вернули бы Микки Мауса, и он выступал бы на родео сколько влезет, и Дэрри не был бы таким суровым и холодным, а стал бы таким, как прежде, каким он был восемь месяцев назад, до того, как мама и папа погибли. Я так размечтался, что заодно оживил маму с папой… Мама пекла бы нам шоколадные торты, а папа с утра пораньше садился бы в грузовик и ехал задавать корм скотине. Он бы хлопал Дэрри по спине и говорил ему, что тот растет настоящим мужчиной, весь в него, и они бы с ним были не разлей вода. И тогда, может быть, Джонни перебрался бы жить к нам, а вся банда по выходным собиралась бы у нас, и тогда, может быть, Даллас поверил бы, что в мире не все так плохо, а мама бы с ним разговаривала, и он невольно улыбался бы ей в ответ. «Мама у тебя что надо, – говорил Далли. – Все понимает». Она бы говорила с Далласом и уберегла бы его от всех передряг, в которые он вечно ввязывается. Моя мама была золотой и прекрасной…

– Понибой, – меня тряс Джонни, – эй, Пони, проснись.

Я вскочил, поежился. Звезды на небе сдвинулись.

– Ого, а времени сколько?

– Не знаю. Я слушал, как ты трепался, и тоже уснул. Тебе домой надо. А я, наверное, тут и переночую.

Родителям Джонни было наплевать, ночует он дома или нет.

– Ладно, – зевнул я. Черт, ну и холодрыга на улице. – Если замерзнешь или еще что, приходи к нам.

– Ладно.

Я помчался домой, в ужасе при мысли о том, что скажет Дэрри. На крыльце горел свет. Может, они уже спят, и я смогу незаметно прокрасться домой, подумал я. Я заглянул в окно. Газ крепко спал, растянувшись на диване, но Дэрри сидел в кресле под торшером и читал газету. Я сглотнул и тихонько отворил дверь. Дэрри вскинул голову. Секунда – и он уже на ногах. Я застыл на пороге, грызя ноготь.

– Где тебя носило? Ты знаешь, сколько времени?

Таким злым я его давно не видел. Я не смог ничего сказать и помотал головой.

– Так вот, парень, сейчас два часа ночи. Еще час, и мы с полицией тебя искали бы. Ты где был, Понибой? – он повысил голос. – Где, черт побери, ты шлялся?

Заикаясь, я ответил – сам понимая, до чего глупо это звучит:

– Я… я заснул на поле…

– Ты… что сделал? – заорал он, Газ проснулся и протер глаза.

– Привет, Понибой, – сонно сказал он, – ты где был?

– Я не нарочно, – умоляющим голосом сказал я, – мы с Джонни заболтались и заснули…

– И тебе и в голову, наверное, не пришло, что твои братья с ума тут сходят, но боятся звонить в полицию, потому что из-за такой вот выходки ты в два счета можешь загреметь в приют? А ты еще, значит, заснул на поле? Понибой, да что с тобой такое? Головой думай! Ты же без куртки!

От злости и обиды в глазах у меня закипели слезы.

– Говорю же, я не нарочно…

– Не нарочно?! – заорал Дэрри, так что я чуть не затрясся. – Я не думал! Я забыл! Только это от тебя и слышу! Ты хоть о чем-нибудь подумать можешь?!

– Дэрри, – вмешался Газ, но Дэрри и на него накинулся.

– А ты рот вообще закрой! Вечно за него заступаешься, слышать уже не могу!

Не стоило ему орать на Газа. Никто не смеет орать на моего брата. Я взорвался.

– Не ори на него! – выкрикнул я.

Дэрри развернулся и влепил мне такую затрещину, что я отлетел к двери.

Внезапно наступила мертвая тишина. Мы все так и застыли. Меня в нашей семье не били. Никогда. Газ смотрел на нас во все глаза. Дэрри взглянул на руку – на ней осталась красная метина, – потом на меня. Глаза у него стали огромные.