Изгои - Страница 21


К оглавлению

21

Он немного помолчал.

– До черта, оказывается, в людях крови.

Внезапно он вскочил и заходил туда-сюда, похлопывая себя по карманам.

– Что же нам делать? – теперь и я плакал.

Темнело, я замерз, мне было одиноко. Я закрыл глаза и запрокинул голову, но слезы все равно текли.

– Я во всем виноват, – сказал Джонни несчастным голосом. Он перестал плакать, когда заплакал я. – В том, что еще и тринадцатилетнего ребенка за собой потащил. Тебе надо вернуться домой. Тебе ничего не будет. Это же не ты его убил.

– Нет! – завопил я. – Мне четырнадцать! Мне уже месяц как четырнадцать! И я не меньше твоего вляпался. Я больше не буду плакать, сейчас перестану… Просто не сдержался.

Он уселся рядом со мной, сгорбился.

– Понибой, я совсем другое имел в виду. Не плачь, Пони, все будет хорошо. Не плачь… – я уткнулся в него и ревел, пока не заснул.

Проснулся я поздно ночью. Джонни сидел, привалившись к стене, а я спал у него на плече.

– Джонни? – зевнул я. – Не спишь?

Я согрелся, меня клонило в сон.

– Нет, – тихо ответил он.

– Мы же больше не будем плакать, правда?

– Ага. Мы все уже выплакали. Свыклись с мыслью. Теперь нам будет получше.

– Так я и думал, – сонно сказал я.

И тут впервые с тех самых пор, как мы с Далли уселись за двумя девчонками в «Ночном сеансе», я расслабился. Теперь нам все по плечу.


Следующие четыре-пять дней были самыми долгими в моей жизни. Мы убивали время за чтением «Унесенных ветром» и игрой в покер. Джонни книжка очень понравилась, хоть он ровным счетом ничего не знал о войне, а о плантациях – и того меньше, поэтому мне ему многое приходилось объяснять. Поразительно, сколько всего умного Джонни подмечал в этой книжке, куда там мне, а ведь я у нас вроде как глубоко мыслю. Джонни был второгодником, оценки у него всегда были так себе – плохо соображал, когда от него быстрых ответов требовали, вот учителя и думали, наверное, что он тупой. Но тупым Джонни не был. Просто до него все доходило немного медленнее, но уж когда доходило, ему хотелось до самой сути докопаться. Особенно ему понравились джентльмены-южане – его наповал сразили их манеры и обаяние.

– Вот, наверное, классные были дядьки, – с горящими глазами сказал он, когда я прочел ему, как они отправились на верную смерть, потому что были очень доблестными. – Они мне Далли напоминают.

– Далли? – удивился я. – Да брось ты, у него манер не больше моего. И ты сам видел, как он с теми девчонками обошелся. Газ больше на этих южан похож.

– Ну да… манерами, да и обаянием тоже, наверное, – медленно сказал Джонни, – но, знаешь, я однажды ночью видел, как Далли замели копы, а он таким спокойным был, невозмутимым. Они его забирали за то, что он якобы окна в школе побил, а это не он, а Смешинка. И Далли об этом знал. Но он получил за него срок и даже глазом не моргнул, и отрицать ничего не стал. Вот это, я считаю, доблесть.

Тут я впервые понял, до какой степени Джонни преклоняется перед Далли Уинстоном. Из всей банды я Далли меньше всех любил. Он не был таким понимающим и лихим, как Газ, или таким весельчаком, как Смешинка, ну или даже таким суперменом, как Дэрри. Но теперь я понял, что эта троица нравилась мне, потому что они все были как герои из книжек, которые я читал. А Далли был реальным человеком. Я любил книжки, облака и закаты. Реальный Далли меня только пугал.

К фасаду церкви мы с Джонни даже не выходили. Его было видно с дороги, а по ней на лошадях – в магазин за покупками – иногда проезжали ребята с фермы. Поэтому мы все больше торчали сзади, сидели на ступеньках и глядели в долину. Видно было на мили вокруг – и ленточку шоссе, и дома с машинами, которые отсюда казались точечками. На закат мы глядеть не могли, потому что задняя часть церкви выходила на восток, но мне нравилось смотреть на цвета полей и мягкие переливы красок на горизонте.

Как-то утром я проснулся раньше обычного. Мы с Джонни спали прижавшись друг к другу так было теплее, – Далли был прав, когда сказал, что тут у нас будет холодно. Стараясь не разбудить Джонни, я вышел на крыльцо и закурил. Как раз занимался рассвет. Вся низина была затянута туманом, обрывки которого иногда взлетали вверх, будто облачка. На востоке небо посветлело, горизонт стал тонкой золотой линией. Серые облака порозовели, и туман окрасился золотым. Настал безмолвный миг, когда все кругом будто затаило дыхание, и тут взошло солнце. Было очень красиво.

– Ого, – услышав за спиной голос Джонни, я чуть не подпрыгнул, – вот так красота.

– Да, – вздохнул я, жалея, что у меня нет красок, чтобы нарисовать эту картину, пока она не стерлась из памяти.

– Туман был красивым, вот что, – сказал Джонни. – Сплошное золото с серебром.

– Угуммм, – ответил я, пытаясь пустить колечко дыма.

– Жаль, что он все время таким не может быть.

– Золото не остается навек. – Я вспомнил стихотворение, которое читал когда-то.

– Чего?


Мир первой зеленью в злато одет,
Но невозможно сберечь этот цвет,
Лист распускается ярким цветком,
Чтоб через час отгореть целиком.
Лист уступает дорогу листу.
Так и Эдем уходил в пустоту,
Так и заря завершает свой бег.
Золото не остается навек.

Джонни глядел на меня во все глаза.

– Это ты откуда узнал? Я ведь как раз это и имел в виду!

– Это Роберт Фрост написал. Тут, правда, смысла больше, чем я понимаю. – Я изо всех сил пытался понять, что же хотел сказать поэт, но мысль от меня все ускользала. – Я это стихотворение и запомнил, потому что так до конца и не понял, о чем он тут говорит.

– Знаешь, – медленно сказал Джонни, – я раньше ничего этого не замечал – ни облаков, ни красок, пока ты не начал о них говорить. А до этого их как будто и не было. – Он задумался. – Странная у тебя семья.

21