– Ага, – ответил я. – Но больше всего уток все равно Дэрри приносил. Он и папа. Мы с Газом больше дурачились, только дичь распугивали.
Не мог же я признаться Далли, что терпеть не мог в кого-то стрелять. Подумает еще, что я нюня.
– Хорошая идея, кстати. В смысле – подстричься и волосы осветлить. В газетах печатали ваши описания, но вы теперь точно под них не подходите.
Джонни, который под шумок доедал уже пятый сэндвич барбекю, вдруг взял и заявил:
– Мы вернемся и сдадимся полиции.
Теперь поперхнулся Далли. Потом продолжительно выругался. Потом склонился к Джонни и спросил:
– Чего?
– Говорю, мы вернемся и сдадимся полиции, – тихо повторил Джонни.
Я удивился, но не то чтоб сильно. Я и сам много раз думал, что надо бы сдаться, но Далли, очевидно, эта мысль в голову вовсе не приходила.
– Я могу еще легко отделаться, шансы у меня хорошие, – отчаянно сказал Джонни, и я не знал, это Далли он хочет убедить или себя. – В полицию меня ни разу не забирали, и, вообще, это была самозащита. Понибой и Черри подтвердят. И я не собираюсь всю жизнь просидеть в этой церкви.
Для Джонни это была прямо целая речь. Его огромные черные глаза стали еще больше при одной только мысли о том, что ему придется пойти в полицию, потому что Джонни до смерти боялся копов, но он все равно добавил:
– Мы никому не скажем, Далли, что ты нам помог, отдадим тебе пистолет и остатки денег, а сами скажем, что обратно добрались на попутках, и тогда к тебе никто не привяжется. Лады?
Далли жевал уголок своего удостоверения – там было написано, что ему якобы двадцать один и он имеет право покупать спиртное.
– Вы точно хотите вернуться? Нам, грязерам, от полиции сильнее достается.
Джонни кивнул.
– Точно. Нечестно, что Понибой торчит тут со мной в этой церкви, а Дэрри с Газом с ума сходят от беспокойства. Вряд ли… – тут он сглотнул и спросил, стараясь говорить как можно небрежнее, – вряд ли мои родители там обо мне волнуются, или еще что?
– Парни за тебя волнуются, – сухо ответил Далли. – Смешинка собрался в Техас ехать, вас искать.
– Родители, – упрямо повторил Джонни, – они насчет меня спрашивали?
– Нет, – огрызнулся Далли, – не спрашивали. Да и хрен бы с ними, Джонни, какое тебе до них дело? Вон моему старику вообще начхать – в тюрьме я сижу, в канаве пьяный валяюсь или разбился насмерть на тачке. И меня это ни капли не волнует.
Джонни промолчал. Только уставился на приборную доску с такой болью и растерянностью в глазах, что я чуть не разревелся.
Далли выругался себе под нос и чуть коробку передач с мясом не выдрал из «Ти-Бёрда», когда мы с ревом отъехали от «Дэйри Квин». Мне было жаль Далли. Он-то искренне говорил, что ему на родителей наплевать. Но и он, и все наши парни из банды знали, что Джонни было не наплевать, и потому изо всех сил старались заменить ему родителей. Уж не знаю, что такого было в Джонни – может, из-за того, что вид у него был как у потерявшегося щенка, может из-за того, что глаза у него были такие огромные и испуганные, – но все с ним обращались как с младшим братишкой. Но как бы они ни старались, а родителями ему они стать не могли. Я немного поразмышлял об этом – Дэрри с Газом были моими братьями, ну и пускай, что Дэрри меня пугал, я любил их обоих, но даже Газ не смог заменить мне маму с папой. И это при том, что они мне родные братья, не какие-нибудь там названые. Понятно, почему Джонни переживает, что родителям он не сдался. Такое Далли мог пережить – Далли был из той породы людей, которые все что хочешь пережить могут, потому что он крутой и злой, и даже когда он не был крутым и злым, он в одну минуту таким мог стать. Джонни классно дрался, и умел делать вид, будто ему все до лампочки, но человек он был чувствительный, а для грязера это не самое лучшее качество.
– Блин, Джонни, – прорычал Далли, когда мы летели по красной дороге, – и чего ты пять дней назад-то сдаться не надумал? Всем было бы куда проще.
– Я перетрусил, – признался Джонни. – Я и сейчас трушу. – Он потер пальцем огрызок бакенбарда. – Похоже, Понибой, мы с тобой зазря волосы испортили.
– Похоже на то.
Я был рад, что мы едем домой. У меня эта церковь уже вот где сидела. Да хоть бы я облысел – наплевать.
Далли только осклабился, а я уже на собственной шкуре проверил, что с ним лучше не заговаривать, когда у него глаза вот так поблескивают. Так можно и чем-нибудь тяжелым по голове получить. Такое уже было раньше, у нас в банде всем от Далли рано или поздно доставалось. Между собой мы почти что и не дрались – Дэрри у нас был вроде как за главного, потому что он головой лучше всех думает, Газ со Стивом еще с детского сада дружили и вообще никогда не дрались, а Смешинке просто лениво было с кем-то цапаться. Джонни все чаще помалкивал и в споры не влезал, да и никто с Джонни и не подумал бы драться. Я тоже, в основном, помалкивал. Но с Далли дела обстояли совсем по-другому. Как что не по его, так он молчать не станет, скажешь ему что-нибудь поперек – берегись, короче. Даже Дэрри не хотел с ним связываться. От Далли добра не жди.
Джонни сидел, уставившись себе под ноги. Он прямо не выносил, когда на него кто-нибудь злился. Вид у него был самый что ни на есть печальный. Далли то и дело косился на него. Я глядел в окно.
– Джонни, – Далли вдруг заговорил пронзительным, умоляющим голосом, я в жизни не слышал, чтоб он так говорил, – Джонни, я на тебя не сержусь. Я просто не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Ты и сам не знаешь, что с тобой будет после пары месяцев в тюрьме. Ох, черт, Джонни, – он откинул со лба светлую, почти белую челку, – в тюрьме ты ожесточишься. А я не хочу, чтоб с тобой это случилось. Как со мной…